Некоторое время молодой моряк стоял неподвижно. Его взгляд скользил изучающе по фигуре старика и остановился наконец на его глазах. Лицо моряка раскраснелось, а руки непроизвольно то сжимались в кулаки, то разжимались.

— Кто же вы в самом деле? — наконец спросил он.

Голос старого-престарого дрогнул:

— Саймон Гросс.

— Сукин ты сын! — воскликнул молодой моряк. — Пропади ты пропадом!

И ударил старика по лицу, и еще раз, и еще, и старый-престарый человек стоял, осыпаемый градом ударов, пока не рухнул на мостовую, и его молодая ипостась склонилась над его телом.

— Он умер? — осведомился молодой человек.

— Ты убил его.

— У меня не было другого выхода.

— Что верно, то верно.

— Выходит, я убил самого себя?

— Все зависит от того, хочешь ли ты жить.

— Конечно хочу!

— Тогда возвращайся домой. Я заберу его с собой.

— Почему вы это сделали? — спросил Саймон Гросс, которому было всего девятнадцать.

— Потому что ты — гений.

— Вы продолжаете это говорить.

— Потому что это так и есть. Возвращайся домой! Не медли!

Он сделал пару шагов и снова замер.

— Это что — вторая попытка?

— Надеюсь, что да. Не забывай об этом. Ни за что не селись в Испании и не стреляй в Мадриде голубей!

— Я вообще не буду в них стрелять!

— Это точно?

— Точно!

— И еще — никогда не превращайся в такого старика, слышишь?

— Слышу.

— Ты ничего не забудешь?

— Ничего.

Он поспешил к дому.

— Теперь я отвезу тебя обратно, — сказал я, обращаясь к бездыханному телу, — и похороню в безымянной могиле.

Я уселся в свою Машину и бросил прощальный взгляд на пустынную улицу.

— Удачи тебе, Саймон Гросс, — прошептал я и, щелкнув переключателем, исчез в будущем.

После бала

After the Ball (2002)

Огни над зданием с облупившейся вывеской «Танцевальный зал Майрона» замигали, будто собираясь погаснуть, и крошечный оркестрик заиграл финальную тему. Гости, шурша одеждами и шаркая подошвами, стали направляться к выходу. Через минуту музыка смолкла, огни мигнули в последний раз и зал погрузился в темноту.

В следующее мгновение внизу открылась боковая дверь и из нее на улицу вышли пятеро (а может быть, и шестеро) музыкантов, несших футляры с внезапно потяжелевшими инструментами. Музыканты поспешили рассесться по своим машинам, явно не желая встречаться с многоголосой шумной толпой, спускавшейся по главной лестнице. К тому времени, когда на улицу вышли все участники бала — шестьдесят женщин весьма пожилого возраста и примерно такое же количество старых мужчин, — машины музыкантов уже исчезли в ночи, объятой наползавшим с гор и с моря туманом.

Около тридцати участников праздника выстроились на южной стороне улицы в ожидании трамвая местной линии, все же остальные, почему-то более шумные и веселые, перешли на находившуюся напротив остановку дальнего трамвая, который должен был отвезти их на тихоокеанское побережье.

Выстроившись в очередь и дрожа от знакомого всем калифорнийцам ночного холода (особенно чувствительного после дневной тридцатиградусной жары), мужчины чертыхались сквозь зубы, а дамы в цветастых вечерних платьях молча вглядывались в даль так, будто это могло ускорить появление транспорта.

Как ни странно, это, похоже, сработало.

— Едет, едет! — оживились дамы.

— Да, черт побери! — отозвались кавалеры.

Все это время они не смотрели друг на друга.

Даже когда огромный, похожий на трансконтинентальный экспресс сдвоенный трамвай остановился, рассыпая искры и шипя тормозами, кавалеры в измятых пропотевших смокингах галантно помогали своим разодетым в пух и прах дам подняться по железным ступенькам, стараясь не смотреть на их лица.

— Опля!

— Я уже наверху!

— Вот и умница!

Вслед за дамами по стальным лесенкам в трамвай забрались и мужчины.

Прозвенел колокольчик, прогудел клаксон, и огромный трансконтинентальный экспресс, идущий, правда, только до Венеции (до которой было всего тридцать миль), [8] тронулся с места и поспешил к сокрытому в полуночном мраке месту своего назначения.

Это вызвало бурный восторг как у утомленных танцами дам, так и у мужчин, мечтавших поскорее отстегнуть накрахмаленные белые манишки и распустить галстуки.

— Мне душно, откройте, пожалуйста, окошко!

— Меня знобит, поскорее закройте все окна!

Разделившись на арктических и экваториальных жителей, эти старые дети дружно устремились к безмятежным морям и к берегам безумной надежды.

Пара, сидевшая в первом вагоне прямо за вагоновожатым, зачарованно наблюдала, как движениями, напоминавшими взмахи дирижерской палочки, он переключал медные рукоятки — левую, правую, среднюю — и при этом непрерывно всматривался в туман.

Стальной экипаж вез их от Майрона к Нептуну.

Первой молчание нарушила дама:

— Вы не позволите мне сесть возле окна?

— Разумеется! Я и сам хотел вам это предложить.

Они поменялись местами. Она повернулась к окну и стала следить за проплывавшими мимо темными зданиями и деревьями, над которыми виднелись редкие звезды и узкий серп луны.

— О чем вы думаете? — поинтересовался он.

Ее силуэт смутно виднелся на фоне этих проплывающих за окном теней.

— Когда сижу в такой древней развалюхе, — тихо сказала она, — мне всегда кажется, будто я путешествую сквозь время, в прошлое.

— Никогда об этом не задумывался, — хмыкнул он, вытягивая шею, чтобы получше ее разглядеть, но она сидела, отвернувшись к окну, казавшемуся ему телевизионным экраном, на котором нерезко настроенные каналы переключались ежесекундно. Он принялся рассматривать свои руки. На них были надеты белые перчатки. — Никогда.

— Так задумайтесь, — вздохнула она.

— Простите, не понял?

— Задумайтесь об этом, — повторила она чуть-чуть погромче и вновь углубилась в созерцание мелькавших за окном ночных картин. — Мне кажется, это связано не только с временем и пространством. Я испытываю донельзя странное чувство…

— И что же вы чувствуете?

— Мне кажется, что я таю, ну, как будто теряю вес. Чем дальше мы едем, тем легче я становлюсь. Разве это не странно? Может быть, и вы испытываете нечто подобное?

— Признаться, нет.

— Так не теряйте же времени зря! Расслабьтесь. Сначала невесомыми станут ваши ступни, затем лодыжки, потом колени… Останется только ваша одежда!

Он озадаченно покосился на соседку, но так и не смог увидеть ее лица.

— Ну так давайте, — шептала она. — Расслабьтесь! Снимите все зажимы! Ну как, получается?

— Я действительно начинаю что-то чувствовать.

Он откинулся на спинку сиденья.

— Не надо ничего говорить, просто расслабьтесь, — продолжала она, не оборачиваясь.

— Уже, — пробормотал он, принявшись массировать колени руками. — Почти…

— Не лгите!

— С чего вы взяли, что я лгу?

— Мужчины привыкли лгать, — они всю жизнь только этим и занимаются. Пора бы и остепениться.

— Нет-нет, — запротестовал он. — Я действительно это чувствую!

— Я рада за вас. Только не надо так волноваться. Какое странное чувство, правда?

Он молча кивнул. Большой красный трамвай ехал все дальше и дальше, оставляя позади маленькие приморские поселки, открытые поля, детские сады и рощи.

— Вы меня просто сразили! — сказал он неожиданно.

— Тсс! — прошептала она.

— Нет, правда, — продолжал он. — Вы были душой этой вечеринки, заворожив собравшихся своими рассказами, идеями, и все послушно делали то, что вы предлагали! И я действительно теряю вес, в точности как вы и сказали.

— Вот и прекрасно.

Он обернулся и обвел взглядом покачивавшихся в такт движению трамвая пассажиров.

— Вы обратили внимание на то, — сказал он, — что все участники сегодняшнего бала были в белых перчатках? Вы, я, все?

— Хотелось бы знать почему? — Она отвернулась.